Литература в диалоге культур-2:
Материалы международной научной конференции.
Ростов-на-Дону, 2004. С. 88-92.
В мифологических системах практически всех народов мира существовало стремление "материализовать" такое принципиально непознаваемое и абстрактное понятие, как судьба.
Например, в греческой мифологии человеческая жизнь оказывается во власти богинь судьбы мойр: Клото прядет нить, Лахесис проводит через превратности судьбы, Атропос перерезает нить, обрывая жизнь1. У римлян богинями судьбы считались парки (равнозначные греческим мойрам): Нона и Децима (покровительницы рождения) и Морта (носительница смерти)2. В скандинавской мифологии нить судьбы прядут норны. По аналогии с тремя парками созданы богини судьбы и в латышской мифологии: Карта, Декла и Лайма, которые выступают вместе или чередуются3. В славянской мифологии существуют поверья и сказания о трех девах (или старухах) судьбы, например, русских рожаницах, болгарских наречницах и т. д.4.
Все персонификации судьбы тройственны, хотя первоначально образ божества судьбы понимался как неделимый и связывался с богиней, дающей человеку жизнь, определяющей его участь. Римские парки, например, восходят к родовспомогательнице Карменте (считалось, что в песнях она предсказывает судьбу новорожденным)5.
Цель данной статьи - проанализировать воплощение образа Парки, а также мифологической символики, связанной с образом богини судьбы в целом, в лирике Иннокентия Анненского.
Само существительное "судьба" имеет всего 5 словоупотреблений в лирике поэта. Полагаем, что это не случайно: Анненский не считает силы судьбы довлеющими, предопределяющими существование человека. Для него это понятие является мистическим лишь отчасти.
Например, в стихотворении "Другому" даже звучит мысль о возможности человека противостоять судьбе:
Наперекор завистливой судьбе
И нищете убого-слабодушной
Ты памятник оставишь по себе,
Незыблемый, хоть сладостно-воздушный...
В этих строках звучит явная реминисценция на известные стихи Горация, Державина, Карамзина, Пушкина.
Для Анненского, как и для многих поэтов, судьба персонифицируется в образе Парки. Непосредственное упоминание ее имени встречаем в сонете "Парки - бабье лепетанье" из цикла "Бессонницы". Название сонета - чуть измененная строка известного стихотворения Пушкина, написанного в 1830 году и озаглавленного "Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы". В цитируемую строку Анненский вносит тире. Сама Парка появляется лишь в названии, и ее образ тяготеет к образу земной женщины, прядущей нить.
Данная интертекстуальная ссылка выполняет несколько функций: экспрессивную (поэт сообщает о своем культурно-семиотическом ориентире), апеллятивную (стихотворение адресовано читателю, способному опознать цитату), метатекстовую (для глубокого понимания данного текста необходимо обратиться к тексту-источнику). Цитируя именно эту строку, Анненский проявляет себя вдумчивым ценителем пушкинского наследия: по мнению В. В. Кожинова "лишь в XX веке стихи эти были причислены к высшим творениям поэта"6.
В стихотворении Пушкина чувства смутны и не приводят к какому-то итогу, а лишь побуждают размышлять ("Что ты значишь, скучный шепот? / ... От меня чего ты хочешь? / Ты зовешь или пророчишь? / Я понять тебя хочу..."). У Анненского же иносказательно, через мифологическую символику делается трезво-беспощадный вывод о быстротечности жизни и суровой неотвратимости ее конца:
Но мая белого ночей
Теперь я слышу у постели
Веретено - и, как ручей,
Задавлен камнями обвала,
Оно уж лепет обрывало...
В последней строке данного четверостишия можно услышать отголосок тяжелой болезни сердца, которой страдал Анненский. Значимо, что поэт не боится смерти, а воспринимает ее как неизбежность, понимая, что "лепет веретена" может оборваться в любую минуту.
Мотив неизбежности смерти звучит еще более резко в черновом автографе стихотворения "Трактир жизни", а в образе богини судьбы Парки усилены черты реальной женщины. "Трактиром жизни" Анненский метафорически называет обыденность человеческого существования. На выходе из этого "трактира" каждого ожидает одно:
А в сенях - седая Парка.
Флюс упрятав в воротник,
У плывущего огарка
Счет свой пишет гробовщик.
Анненский видит Парку седой, этот эпитет привносит в образ богини ощущение земной усталости, грусти, невозможности противостоять времени, которое беспощадно ко всем. В окончательном варианте данное четверостишие выглядит несколько иначе:
А в сенях, поди, не жарко:
Там, поднявши воротник,
У плывущего огарка
Счеты сводит гробовщик.
Таким образом, строка "А в сенях - седая Парка" была заменена поэтом в окончательном варианте на другую: "А в сенях, поди, не жарко". Как видим, изменения коснулись и существа и стиля. От абстрактно-мифологической Парки Анненский переходит к просторечно-иронической конструкции: "А в сенях, поди, не жарко". На наш взгляд, это говорит, с одной стороны, о минимальной значимости для Анненского самого образа Парки. И, с другой стороны, о желании поэта усилить, конкретизировать, материализовать мысль о неизбежности смерти и бессмысленности попыток человека строить какие-либо иллюзии относительно возможности ирреального существования. Смерть не спасает от тягот земного бытия. Этот настойчиво повторяемый мотив, особенно важен на фоне поэтических упований многих авторов-современников Анненского на иные, идеальные миры.
Отказавшись от самого образа, Анненский неоднократно обращается к образу реальной женщины, но использует в ее создании и некоторые традиционные атрибуты богини судьбы. Одним из таких атрибутов для Анненского является нить.
"Отвяжись, худая жизнь, привяжись хорошая!", "Судьба придет - по рукам свяжет" и др.7. Прядется не только нить, вервь и жизнь, но также составляется человеческая община, в которой все связаны общими стремлениями и целями (ср. поговорка "одной веревочкой связаны"). Образ нити обозначает соединение, переплетенность поколений: сербо-хорватское слово "вревник" (родственник), лувийское "warwala" (семья, зародыш, потомство) однокоренные с русским словом "вервь" (веревка).
У Анненского есть стихотворения, в которых реальные женские образы становятся символичными, благодаря ассоциативной связи с прядущей Паркой.
Так, в стихотворении "Старые эстонки" (1906 г.) мифологическая символика богини судьбы привнесена в образы матерей, сыновья которых были расстреляны в 1905 году во время подавления рабочего восстания в городе Ревеле (сейчас Таллинн):
Так и знай, что уж близко старухи,
Из-под Ревеля близко эстонки.
...
Как земля, эти лица не скажут,
Что в сердцах похоронено веры...
Свой чулок бесконечный и серый.
Старые эстонки становятся символом судьбы и неотвратимости наказания за бездействие для интеллигентного, совестливого человека, чувствующего личную ответственность за происходящее в стране.
В стихотворении "Нервы" символом безрадостной судьбы тоже становится женщина, которая вяжет. Анненскому удается передать тоскливое однообразие жизни семейной пары с помощью бесконечного диалога ни о чем, когда двое не слышат друг друга. Характерен подзаголовок стихотворения - "Пластинка для граммофона". Как бесконечно кружится пластинка, так бесконечно и вязание ненавистной жены.
Как эта улица пыльна, раскалена!
Балкон под крышею. Жена мотает гарус.
Муж так сидит. За ними холст, как парус.
Балкон под крышею. Жена мотает гарус.
Мысль о безысходности такого существования подчеркивается равнодушно-отстраненным поведением жены: "Вздохнув, считает молча петли". Мифологический образ Парки трансформируется в беспощадно-реалистический образ женщины мещанки, ограниченной, откровенно глуповатой, но неотступно определяющей судьбу другого человека.
"мотает гарус" или "считает молча петли", Анненский обращается чаще, чем к образу богини. В поздних стихах поэта образ, воплощающий понятие судьбы, лишь ассоциативно связывается с собственно мифологическим представлением о Парке. Появляется большая конкретность, реалистические, даже натуралистические детали, что свидетельствует о стремлении Анненского смотреть на мир без иллюзий. Новый образ более естественно вписывается в "вещный мир" поэзии Анненского.
С н о с к и:
1 Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 тт. Т. 2 (Гл. ред. С. А. Токарев). М., НИ "Большая Российская энциклопедия", 2000, с. 344.
2 там же, с. 290.
3 там же, т. 1, с. 625.
6 Кожинов В. В. Разбор одного пушкинского творения, или опыт толкования природы поэзии // Литература в школе, 2003, 9, с. 4.
7 Даль В. И. Пословицы русского народа. СПб., ТОО "Диамант", 1998. С. 11, 12.