Культурная жизнь юга России.
Краснодар, 2007. № 2. С. 40-45.
Понятие «ночь» – одно из самых значимых для И. Анненского, само существительное «ночь» является самым частотным в лирике. М. Волошин писал: “Ничто не удавалось <…> так ярко, так полно, так убедительно законченно, как описание кошмаров и бессонниц» (2, с. 525).
Если характеризовать восприятие Анненским ночи в целом, то очевидно, что оно лежит в рамках традиционного мифопоэтического восприятия: ночь становится временем зловеще-мистических событий, неких промежуточных состояний сознания на грани реального и ирреального; с ночью связана и тема двоемирия.
Цель данной статьи – выявить особенности воплощения мифологемы «ночь» в лирике И. Анненского.
Действительно, ночь часто воспринимается Анненским как особое многомерное пространство, где разворачиваются кошмарно-фантастические или вполне реальные действия. Иллюстрацией мистически-символического восприятия ночи может служить «бесконечный и унылый» полуночный ужин теней, описанный в стихотворении «Там»:
Ровно в полночь гонг унылый
Свел их тени в черной зале…
Однако ночью готовы произойти и события совсем другого рода: по-доброму светлые, даже радостные. Так, например, в стихотворении «Бронзовый поэт» памятник Пушкину в Царском Селе напоминает Анненскому задремавшего поэта. Бронзового Пушкина Анненский, по воспоминаниям Ф. Ф. Зелинского, считал Genio locy (гением-хранителем) Царского Села.
В данном стихотворении запечатлен тот миг, когда в мыслях поэта бронзовый Пушкин оживает, и возникает ощущение полной реальности происходящего:
И ночь уже идет сквозь черные вершины…
И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнет,
С подставки на траву росистую спрыгнет.
«Бронзовый поэт»
Внутреннее ощущение реальности «оживления» словно бы выходит из-под власти сознания, но почти детское ожидание чуда («Не шевелись – сейчас гвоздики засверкают…»), противостоит рассудочному невозможно.
Сюжет этого стихотворения Анненского будет трансформирован в знаменитом «Юбилейном» В. Маяковского.
Полупризрачный мир ночи порой становится для Анненского пространством «другой жизни», как, например, в стихотворении «Свечку внесли»:
Не мерещится ль вам иногда,
Когда сумерки ходят по дому,
Тут же возле иная среда,
Где живем мы совсем по-другому?
Словосочетание «иная среда» воспринимается, на первый взгляд, как несколько искусственное, почти термин (ср.: среда обитания, воздушная среда, преломляющие среды). Однако такое употребление оказывается вполне оправданным, если вспомнить толкование слова «среда» в словаре В. Даля: в XIX веке словом «среда» («середа») обозначали вещество, тело, толщу, пласт («более о веществах жидких и прозрачных»). Средним, или середним называли что-то, «что посреди крайностей» (4, т. 4., с. 176).
Таким образом, время сумерек обещает приближение «иной среды», где «живем мы совсем по-другому», – среды на границе обыденности дня и кошмаров ночи.
– ночь-дерево («И над тобой поникнет ночь ветвями…») – запечатлен в отрывке «Из поэмы «Mater dolorosa», написанном в 1874 году. Это одно из немногих юношеских стихов, которое поэт, очень строго относившийся к собственному творчеству, все же берег. Неторопливо и просто выражены чувства девятнадцатилетнего поэта. Пронзительная мелодия вдали от городского шума, ожидание, «безотчетно-грустная дума»… Здесь запечатлена ночь майская, белая, томительная, бессонная для поэтов и влюбленных. Это не бессонница-кошмар, а бессонница-наслаждение, когда светлым и прекрасным кажется все вокруг, даже жалкая мелодия шарманки, и городская пыль, впитавшая благоухание цветов.
Чувства обостряются, дневные заботы забыты, и мечта, кажется, вот-вот сбудется. Определенной мечты еще нет, есть только предчувствие, предугадывание, томительное ожидание.
С образом ночи-полога, который повторяется в лирике Анненского трижды, связано восприятие поэтом ночи как укрытия.
В одном из поздних стихотворений поэта «Дальние руки» ночь ассоциируется с пологом, чем-то уютным, мягким, струящимся, домашним, что может защитить от посторонних глаз, дать успокоение.
Образ ночи-полога повторяется в стихотворении «Двойник» из сборника «Тихие песни»:
Лишь полога ночи немой
Порой отразит колыханье
Мое и другое дыханье,
Бой сердца и мой и не мой…
Здесь ночь-полог ограничивает, сужает пространство, оставляя автора наедине с «двойником». И звучит мысль о том, что именно ночь – время самопознания.
В стихотворении «Зимние лилии», ночь тоже видится Анненскому в образе полога.
Зимней ночью мне не спится:
Из углов и с книжных полок
Сквозь ее тяжелый полог
Сумрак розовый струится.
И вновь появляется чувство замкнутого пространства, но не безвыходного: откуда-то проникает, струиться розовый сумрак. Эпитет «тяжелый» вовсе не дает ощущения тяжести. На наш взгляд, он приводит к мысли о нескончаемости, всеохватности, гигантском пространстве ночи. Возникает что-то ассоциативно близкое к старому значению слова полог: в XIX веке так называли парус (4, т. 3, с. 256). В этом образе воплощена ночь творчества, ночь раздумий.
Итак, образ ночи-полога несет мысль о стремлении укрыться от посторонних глаз, найти успокоение; это и душевная завеса, отгораживающая от мира, порождающая долгие часы поиска себя; наконец, это способ показать нескончаемость, всеохватность ночи, которая может укрыть собою все.
Ночь – пространство, где можно забыться, куда можно уйти, но даже ночью поэта не оставляет глубокое осознание иллюзорности всего, что дает ночной покой и освобождение. Даже ночью рассудочное невозможно не позволяет уйти от действительности.
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,
Чтоб мог я стать огнем или сгореть в огне!
«Мучительный сонет»
Бóльшие страдания, чем страдания дня или ночи, поэт испытывает, чувствуя фальшь. В стихотворении «Спутнице» Анненский пишет:
Уйдем… Мне более невмочь
И этот свод картонно-синий…
«Свод картонно-синий» символизирует у Анненского искуственность, фальшь, ненатуральность в окружающей жизни, и прежде всего – в отношениях между людьми. Не случайно, что данное стихотворение входит в цикл с таким характерным названием – «Трилистник бумажный». Таким образом, сама по себе ночь, даже связанная с возможностью кошмаров и бессонниц, не пугает поэта. Страшнее фальшь и обман.
Выход из тревог ночи поэт видит в связи с реальностью, живой жизнью, какой бы трудной она ни была, общении с людьми, проникновении в их внутренний мир. В этом смысле характерно стихотворение Анненского «Опять в дороге», в котором зимняя дорога, туманная ночь, луна, то появляющаяся, то исчезающая за тучами заставляют путника испытывать ужас:
По ведьминой рубахе
Тоскливо бродит тень,
…
Появляется желание ехать быстрее, пытаясь спастись от собственных страхов. Но вдалеке на этой ночной зимней дороге показывается человек, «без шапки, без лаптишек», почти неразличимый в темноте. Увидев его, поэт не может больше думать о своем, забываются все придуманные им страхи:
И стыдно стало грезы
Тут сердцу моему.
После этой встречи одиночество, как и все иллюзорные ночные страхи, отступает:
Теперь моя душа…
Интересно, что поэт ощущал одиночество, несмотря на то, что рядом был извозчик. (Так же и в стихотворении «Колокольчики», где на глухой дороге колокольчик, но не извозчик, рассказывает путнику свадебную историю.) Родство душ ощущается с человеком бесприютным, идущим только ему одному известной дорогой.
Подводя итог, важно отметить, что ночь мыслится Анненским как совершенно особое пространство, которое освоено настолько, что иногда кажется домом («Чтобы ночь позабылась скорей…/Как покинутый дом…»).
Пространство ночи у Анненского незамкнутое, оно насыщено «действующими лицами», главное из которых – автор. Он одновременно и творец ночного мира и проницательный зритель, угадывающий аллегоричность унылого ужина теней (стихотворение «Там»), которому мерещатся старухи-эстонки (стихотворение «Старые эстонки»), который пытается разобраться в своих чувствах, собственной двойственности, борется с им же придуманными, страхами и призраками; нервы которого напряжены так, что даже стук дождя напоминает ему шаги слепого («Октябрьский миф»).
«оборванец на деревяшке» – бывший матрос с «Громобоя», борется со сном баба над зыбкой, путник на глухой дороге в зимнюю ночь слушает свадебную историю («Песни с декорацией»), милая метельной ночью возвращается домой (стихотворение «Милая»); плачет ребенок, молчит кто-то жалостно-чуткий («Осень»), гробовщик сводит счеты, в немом ожидании застыли грустные лакеи («Трактир жизни»).
Таким образом, представленные поэтические фрагменты позволяют существенно уточнить и даже скорректировать мысль М. Волошина, приведенную в начале статьи и отражающую традиционный для нашего литературоведения взгляд на лирику Анненского как на поэзию «кошмаров и бессонниц».
Ночи и бессонницы Анненского – это время, когда обостряются чувства, оживает сердце. Ночью реализуется стремление поэта преодолеть противоречия действительности. Но даже будучи для поэта временем ярких ощущений, творческих поисков, ночь никогда не заслоняет для Анненского тревог и радостей реальной жизни.
Представленные выводы в большей степени подтверждает мысль о том, что «…творить для Анненского – это уходить к обидам других, плакать чужими слезами и кричать чужими устами, чтобы научить свои уста молчанию, и свою душу благородству» (3, с. 75).
ЛИТЕРАТУРА
2. Волошин М. Лики творчества. Л.: 1988. С. 525.
4. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 тт. СПб.: ТОО «Диамант», 1996.