Петрова Г. В. Творчество Иннокентия Анненского.

Введение

Тайна? Но ей довольно места и на острие твоего пера.

Да как бы и там еще ей не пришлось иногда делиться с Иронией,

Тайне. Далеко с портала четкие, мерещатся мне и слова:

<Аполлон улыбается не гордости мастера, а рвению ученика>

И. Анненский

Творчество Иннокентия Анненского до сих пор остается одним из загадочных явлений в русской литературе рубежа Х1Х - ХХ веков. На наш взгляд, эта “загадка” Анненского, как и его “непонятость” эпохой, во многом предопределены уникальностью творческой биографии поэта. Анненский родился 20 августа 1855 года и фактом своего рождения принадлежит второй половине ХIХ века. С одной стороны, он является современником А. П. Чехова, В. Г. Короленко, В. М. Гаршина, С. Я. Надсона. Однако творческий дебют Анненского, если не считать прошедших практически незамеченными публикаций лирических трагедий “Меланиппа-философ” и “Царь Иксион”, соответственно в 1901 и 1902 годах, состоялся только в 1904 году, когда поэт в возрасте 49 лет на собственные средства издал свою первую и единственную прижизненную книгу стихов “Тихие песни”, состоящую из 53 оригинальных стихотворений и приложения стихотворных переводов французских поэтов – “парнасцев и проклятых” - Ш. Бодлера, Ш. Леконта де Лиля, П. Верлена, С. Прюдома, А. Рембо, С. Малларме, Ш. Кро, М. Роллина, Т. Корбьера, Ф. Жамма. Таким образом, Анненский оказался поэтом, принадлежавшим одновременно двум культурным эпохам: уходящему XIX столетию и вступающему в силу ХХ веку.

При этом на протяжении почти всей жизни Анненский-поэт находился почти вне поля зре- ния литературных кругов. Современники больше знали Анненского - педагога, критика русской литературы, филолога, переводчика. Так, В. В. Гофман даже в 1909 году, когда уже увидели свет три его лирические трагедии, книга стихов “Тихие песни”, когда поэт уже периодически выступал с небольшими подборками своих стихотворений в Литературном приложении к газете “Слово”, в журналах “Перевал” и “Трудовой путь”, в альманахе “Белый камень”, в письме к А. А. Шемшурину писал: “Вчера был в Царском Селе у Анненского (один из редакторов “Аполлона”): очень интересный старик – какой-то спесивый, важный и учености действительно изумительной и, даже примеряя к собственным возможностям, непостижимой. Однако не без некоторых слабостей. Вы его знаете, – он перевел всего Еврипида и написал ряд критических исследований”¹ Как видно, и для автора письма, и для его корреспондента имя Анненского практически не связывается с по- этическим творчеством. В свою очередь, можно вспомнить и известное признание М. Волошина, утверждавшего: “Для меня здесь [в Анненском – Г. П.] было около десятка различных лиц друг сдругом не схожих ни своими интересами, ни возрастом, ни характером деятельности, ни общест- венным положением”²

При этом чуть позже творческое наследие Анненского, плод труда “тихого” и “системати- ческого”³ окажется востребованным целой плеядой молодых поэтов и критиков. Так, С. Городецкий в статье “Формотворчество”, отмечая появление в 10-х гг. ХХ века новых тенден- ций в развитии русской поэзии, “взрывающих” символистское мифотворчество, одним из первых связал их с именем Анненского и его посмертно изданной книгой стихов “Кипарисовый ларец”. “Наверное, “Кипарисовый ларец” откроет нам новые изломы формотворчества…” - писал Горо- децкий⁴ В 1914 году Евгений Архиппов издал первую библиографическую работу по творчеству Анненского, в которой назвал его “Светлым Учителем, Поэтом и русским Еврипидом”⁵ . А в 1916году В. М. Жирмунский в рецензии на сборник стихов Георгия Адамовича “Облака” возвел поэти- ческий метод поэта, как, впрочем, и всех Гиперборейцев, “преодолевших символизм”, к Аннен- скому, назвав последнего их учителем⁶“…дело Анненского ожило со страшной силой в следующем поколении”, называя при этом Б. Пастернака, В. Хлебникова, В. Маяковского, О. Мандельштама⁷. В рассуждениях Ахматовой д леко не случайно появились имена поэтов не только исторически связанных с акмеизмом, в разговоре о котором уже привычны упоминания имени Анненского, но и поэтов футуристического толка, поскольку некоторые из них и сами признавали особую роль, которую сыграло творческое наследие Анненского в станов- лении их эстетики и поэтики. Так, в 1914 году в альманахе интуитивной критики и поэзии “Очарованный странник”, выпускаемом издательством эгофутуристов, была опубликована статья Д. Крючкова “Критик-интуист. (Иннокентий Анненский)”, проникнутая “благоговейным преклонением” перед автором “Кипарисового ларца”. Более того, слова Анненского из статьи “Бальмонт- лирик”: “Мы слишком привыкли смотреть на слово сверху вниз, как на нечто бесцветно-служилое, точно бы это была какая-нибудь стенография или эсперанто, а не эстетически ценное явление из области древнейшего и тончайшего из искусств, где живут мировые типы со всей красотой их эмоционального и живописного выражения”⁸, Д. Крючков рассмотрел как органично вписываю- щиеся в “футуристическую эру” и сопроводил их следующим комментарием: “Не вчера ли это написано, – быть может, это в защиту самовитого слова Николай Бурлюк или кто-нибудь из народившихся “всяков” ратоборствует?”⁹. В свою очередь, и другой эгофутурист Виктор Ховин источ- ником своей интуитивной критики, которая, по его мнению, должна придти на смену истории литературы, называл критику Анненского¹⁰ В свое время, А. В. Федоров, автор единственной монографии о творчестве Анненского, завершая свой разбор наследия поэта, отмечал: “Вопрос о той роли, которую для дальнейшей истории русской и русской советской поэзии сыграло искусство Анненского, в сущности, почти не освещен, но вопрос этот весьма реален”¹¹“реальным” и неосвещенным он остается и поныне и будет оставаться до тех пор, пока не произойдет действительное признание и раскрытие “страшной силы” небольшого по объему творческого наследия поэта.

Л. Я. Гинзбург, пытаясь объяснить популярность Анненского в 10-х гг. ХХ столетия, отме- чала: “Постсимволистской поэзии понадобился тогда Анненский с его психологизмом и новым пониманием позиции поэта”, когда потребовалось “преодолеть символистское развеществление”¹². При всей авторитетности мнение Л. Я. Гинзбург на сегодняшний день не может быть при- знано исчерпывающим, да и в самих ее рассуждениях обнаруживается некоторое противоречие. Раскрывая содержание “новой позиции поэта” у Анненского, Л. Я. Гинзбург, утверждала, что сквозь его лирику “проходит человек с надорванной волей и развитой рефлексией - тем самым преемник фаланги “лишних людей” и современник чеховского интеллигента, не приспособленно- го ни к борьбе, ни к созданию личного благополучия”¹³, что в его лирике речь идет о “сознании, раздавленном будничной неподвижностью”¹⁴“постсимволистской поэзии”, которой “понадобился” Анненский, называл свою эпоху “героической эрой”, наступившей в жизни слова, и не только вспоминал об “уроках творчества Анненского”, но и его самого считал представителем “эллинизма героического, филологии воинствующей”¹⁵ и “наметил пути развенчания “романтической оппозиции по отношению к истории”, таким образом, в чем-то предвосхитив формирование принципов историзма, объективизма и драматизма, которые были осуществлены в границах уникальных лирических систем Мандельштама, Ахматовой, Пастернака¹⁶.

Ну а начиналось все с “чепухи”, так оценит Анненский свои первые поэтические опыты в “Автобиографии”: “Как большинство людей моего поколения, если они как я, выросли в литературных и даже точнее – литераторских традициях, я рано начал писать. <…> Черт знает что!” (КО,495). Осознание своего поэтического предназначения придет к Анненскому не сразу. Изна- чально в его жизни наметилось, как он сам определял, два русла – “педагогическое и литературное” (КО,447), но где-то подспудно на протяжении учебы в университете, преподавания в гимназиях, во время занятий переводами трагедий Еврипида и выступления в различных журналах с на- учными рецензиями (полемическими статейками, как он их сам называл) происходило становле- ние и формирование крупного поэта, чьи художественные открытия обозначат новые перспективы в поэзии ХХ века.

Исследователи творчества Анненского уже не раз отмечали, что его поэтическая система имела противоречивые и сложные основания. Но еще В. Александров, откликнувшийся на первое серьезное издание поэтического наследия Анненского в советскую эпоху в большой серии “Биб- лиотеки поэта” в 1937 году, заметил, что без понимания общественного распада и идейного кризиса 70 – 80-х годов ХIХ века, “мы не поймем и поэзии Анненского”¹⁷. Нравственно- интеллектуальная атмосфера последних трех десятилетий ХIХ века, действительно, оказалась важнейшим фактором, повлиявшим на формирование художественного сознания Анненского. Вспомним один из шедевров его любовной лирики:

Нависнет ли пламенный зной

Два паруса лодки одной,
Одним и дыханьем мы полны.

Нам буря желанья слила,
Мы свиты безумными снами,

Черту навсегда провела.

И в ночи беззвездного юга,
Когда так привольно-темно,
Сгорая коснуться друг друга
…
(“Два паруса лодки одной”)¹⁸ (43)

Своеобразным комментарием к этому стихотворению, конечно не исчерпывающим всего его со- держания, могут выступить строки из статьи С. Каминского “Пессимизм как философская доктри- на”, опубликованной в журнале “Наблюдатель” в 1885 году: “Словом, любовь <…> чуждое нам, не наше дело. Нам принадлежит в ней только мучительная тоска и жажда отделаться от послед- ней, слиться в одно с любимым существом и обнять в лице его абсолютное, всю вселенную. Но как только объятие совершилось, завеса тот час же падает с наших глаз, и мы – уже не сомневаем- ся в том, что не всю вселенную держим в руках, а такое же томящееся одиночеством существо, как и мы сами, и при том даже от него остаемся обособленными, каждый со своей индивидуально- стью как было раньше <…> пессимисты, без сомнения, вполне верно подметили психологическую основу любви в тоске индивидуального существования и стремлении пополнить себя, расширить пределы своей личности”¹⁹.

Психологический комплекс, сформированный быстрым усвоением на русской почве в 70- 80-е годы ХIХ столетия “философии пессимизма” стал одной из составляющих творческой личности Анненского. Об этом свидетельствуют и воспоминания П. П. Митрофанова, близко знавшего поэта: “Чтобы не погибнуть и иметь возможность жить, т. е. думать и чувствовать, необходимо другое – сострадание к человеку, мука за брата своего. Анненский исповедовал эту мысль тайно в кругу друзей и явно в своих произведениях. Он выработал себе по этому поводу целую мистическую теорию: мир заключает в себе лишь известную сумму зла, и страдающие должны радоваться, если свалится на них лихая беда или лютая болезнь, они тем облегчают бытие всего человечества”²⁰. Как все это оказывается близко альтруизму 70-х гг., который оказался следствием “острого религиозно-моралистического возбуждения^”21, пережитого русским обществом во второй половине ХIХ века.

Причем Анненский и в “Автобиографии”, и в статье “Клара Милич. Умирающий Тургенев”особо отметит свою личную причастность исторической судьбе поколения 70-х гг. Так, анализируя образ Купфера, он будет писать: “И что же общего у него с концом 70-х годов, когда заставил его жить Тургенев. Неужто Купфер читал брошюру Драгоманова²² “Четыре дня” Гаршина? Неужто это для него тонкая улыбка Глеба Успенского так скорбно осветила весь романтизм старых народников?..” (КО,39) [разрядка наша – Г. П.]. Феномен поколе-ния 70-80-х годов Х1Х столетия состоял в изначальной внутренней противоречивости черт, ему присущих. С одной стороны, острое болезненное переживание уже начавшегося разложения народничества, разочарования и “хандра”, утрата ощущения цельности и смысла жизни, пессимистические настроения и интерес к мистике, бессознательным движениям человеческой души, с другой - отчаянная борьба за идеал активной, героизированной личности и новые драматические поиски единства и ценности бытия. Именно на долю этого поколения, поколения Анненского, выпало переживание процесса “расшатывания”, “сдвига” в веками складывающейся системе ценностей, который в 90-е годы завершится их “переоценкой”.

В ранних поэтических произведениях Анненского, которые дошли до нас в очень небольшом количестве, поскольку в 1908 году Анненский сжег свой архив, а ни одно из ранних произведений так и не было опубликовано им при жизни, рельефно проступают психологические черты человека “конца века”: “отравленность”, как говорил сам поэт, “Эдгаром По и его французским переводчиком”²³ “NOTTURNO”), религиозные сомнения и размышления (поэма “Магдалина”).

Чтобы воссоздать атмосферу, породившую феномен Анненского, обратимся к рассуждениям Г. Флоровского, который, осмысляя особенности развития русского общественного сознания в конце ХIХ века, писал: “Расходятся и вновь сталкиваются два настроения:историзм и мор ал изм <…> Остро проявляется историческая любознательность, историческое чутье и внимание, любовь и умение возвращаться сочувственным воображением в прошедшие века. Эта новая чуткость сочетается нередко с <…> философским проникновением в историю… <…> Но в те же годы начинается и какой-то неудержимый рецидив “отвлеченного морализма”. И в нем историческая нечуткость и даже прямое нечувствие скрещивается с пафосом безусловного долженствования. <…> Здесь были свои приобретения. Повысилась нравственная восприимчивость, иногда слишком нервная и болезненная. Усилилась личная заинтересованность в религиозной проблематике. Но с этим нераздельны и опасности. И всего сложнее опасность психолог изм а: точно уход с бурных просторов объективной действительности в некую теплицу чувствительного сердца”²⁴. Сознание раннего Анненского не чуждо этих настроений. Еще в начале 70-х годов, по собственному признанию, он “бредит религиозным жанром Мурильо” (КО,495) [разрядка наша. – Г. П.], результатом чего становится написание нескольких стихотворений на сюжеты картин Мурилью (“Канцоны на посещение Эрмитажа”) и поэмы “Магдалина”, текст которой насквозь пронизан “религиозно-моралистическим возбуждением”. А в 1975 году, поступив в Петербургский университет на историко-филологический факультет, у Анненского остро проявляется “историческая любознательность, историческое чутье и внимание, любовь и умение возвращаться сочувственным воображением в прошедшие века”. В автобиографическом разделе “Критико-биографического словаря русских писателей и ученых”, С. А. Венгеров, ссылаясь на сведения полученные, по всей вероятности, от самого Анненского, писал о нем: “С тех пор как себя помнит, любил заниматься историей и словестностью и чувствовал антипатию ко всему элементарному и банально-ясному”²⁵ [разрядка наша. – Г. П.]. “Историзм” как одна из составляющих общественно интеллектуального настроения второй половины ХIХ века, по-своему отозвался на всех видах деятельности Анненского. В период учебы в университете определяется его интерес к проблемам исторического развития культуры, искусства, языка. Поэт признавался: “В университете, – как отрезало со стихами. Я влюбился в филологию и ничего не писал кроме диссертаций” (КО,494). Причем в научной деятельности Анненский всегда будет отдавать приоритет методу сравнительно-исторического анализа и исследованию генезиса того или иного явления культуры или искусства²⁶. На “историко-генетическую основу” должно, по мнению Анненского, опираться и школьное изучение явлений словесности²⁷²⁸. При этом Анненский прекрасно понимал “опасности”, к которым неизбежно ведет конфликт “историзма” и “отвлеченного морализма”. Об этом уже в конце жизни, выступая в Обществе ревнителей художественного слова с докладом “Поэтические формы современной чувствительности”, он скажет: “Жизнь усложнилась, темп ее сделался быстрый. Литературные, как и другие задержки действуют болезненно, вызывают скуку, истерию. <…> Отсюда самое искание веры приобретает какой-то публичный, ораторский почти декламационный характер. Отсюда этот цинизм, который так любит философское обличье, громкие исповеди, истерики…”²⁹.

Поэтический кризис последних десятилетий ХIХ века Анненский непосредственно связывал с “уходом” творчества в “теплицу чувствительного сердца”, поэтому поводу в 1898 году он говорил: “Дети поколения, в котором болезненная чувствительность воспиталась на Фете, Алекс. Толстом и Апухтине <…> не смогут непосредственно чувствовать Пушкинский мир <…> речь кажется им условной”³⁰. Пренебрежение объективностью, по его мнению, приводит к тому, что “красота слов” оказывается поставлена на службу художнику, что, в свою очередь, делает поэзию, наполненной “тяжелыми, пошлыми мифологическими метафорами, ставшими условными формами”³¹. Драматические поиски разрешения конфликта между “историзмом” в восприятии жизни и творчества и “пафосом долженствования”, сопряженные со стремлением обновить поэтический язык, “освободить” его от “условных форм”, становятся отправной точкой в развитии эстетики и поэтической системы Анненского. Сам поэт об этом сказал так: “... я беспокойно и почти безнадежно ищу оправдания для того, что мне кажется справедливым и прекрасным” (КО,457) [разрядка наша – Г. П.].

– начала ХХ века. И ему было свойственно повышенное внимание к “священным” (как он сам их называл) вопросам эстетики как самостоятельной сферы жизни, существующей по своим законам, к которой не применимы этические запросы. Проповедовал он и отказ от идеи поэта, подчиняющего творчество социально-общественным проблемам своего времени. Вспомним хотя бы его слова из статьи “Бальмонт-лирик”, в которых явно чувствуется момент эстетического если не бунта, то протеста: “В области эстетической <…> и оправдывать в сущности нечего, потому что творчество аморально, и лишь в том случае, когда искусство приспособляется к целям воспитательным или иным этическим, оно руководится чуждым природе его критерием. <…> Морализуйте над Свидригайловым сколько душе угодно, черпайте из его изображения какие хотите уроки, стройте на нем любую теорию, но чтобы осталось от этого, может быть глубочайшего из эстетических замыслов Достоевского, если бы поэт переводил его в слова на основании этических критериев и для морального освещения человеческой души, а не в силу чистого эстетизма, оправданного гением?” (КО,111). Но при этом нельзя не отметить, что повышенная нравственная чуткость и восприимчивость останутся навсегда определяющими чертами и творческого, не только человеческого облика поэта. Да никогда и не разводил Анненский творческое и человеческое в своих размышлениях об искусстве, как никогда он не был склонен искать, подобной символистам, метафизической сущности мира и поэзии и возводить творчество к разного рода религиозно-философским системам. “Творческая работа, - как писал Анненский, - психологический процесс еще не объясненный” (КО,244). Поэтому в любой деятельности, будь это оригинальное поэтическое творчество, критика или перевод, он всегда будет ценить момент “психологической правды”. Неслучайно, в рецензии на перевод трагедии Еврипида “Ипполит”, сделанный Мережковским, он критически отзывался о “модернизировании <…> с чертами античного миросозерцания”, которое, по его мнению, предпринял переводчик и которое “уничтожает и психологическую правду”³² [курсив наш. – Г. П.]. Не уходить от психологии, очищая ее “авгиевы конюшни” “музыкой, вольной и плавной”, как об этом писал А. Белый³³, а преодолевать “опасности психологизма” изнутри его, “дерзким и мужественным” самоанализом освещая самые темные уголки бесконечно разнообразной и посто- янно изменчивой человеческой души – вот, пожалуй, первоначальный пафос, пронизывающий все творчество Анненского.

Сноски

1 ОР РГБ. Ф. 336. Шемшурины. Картон. 2. Ед. хр. 13. Гофман Виктор Викторович. Письма к Шемшурину Андрею Акимовичу.

3 РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 168. “Поэтические формы современной чувствительности”, черновой набросок статьи. Л. 1.

4 Городецкий С. Формотворчество // Золотое Руно. 1909. №10. С. 56 – 57

5 Архиппов Е. Библиография Иннокентия Анненского. М., 1914. С. 7.

6Жирмунский В. Георгий Адамович. “Облака”. Стихи. “Гиперборей”. Петроград. 1916. // Биржевые ведомости. 1916. №15861. 14 октября. Утр. вып. С. 5.

8 Анненский И. Книги отражений. М.,1979. С. 93. [Далее по тексту (КО), с указанием страницы].

10Ховин В. Футуризм и война // Очарованный странник. Альманах зимний. 1915. №6. С. 5 – 9.

11Федоров А. Иннокентий Анненский. Личность и творчество. Л.,1984. С. 252.

13 Гинзбург Л. Л. О лирике. М.,1997. С. 296. Эта мысль Л. Я. Гинзбург восходит еще к первым откликам на поэзию И. Ф. Анненского, в частности, к работе Вяч. Иванова “О поэзии Иннокентия Анненского”, где отмечалось, что в лирике Анненского переживается “Трагизм прикованного к земной пыли, изнемогающего в своей эмпирической ограниченности “бескрылого духа, полоненного землей”, что здесь “Уединенное сознание допевает <…> свою тоску…”. (Иванов В. Родное и вселенское. М.,1994. С. 170,179. Вперв.: Аполлон. 1910. №4. С. 17, 24.). Мнение Л. Я. Гинзбург, в свою очередь, надолго предопределило подход к изучению лирики Анненского в истории литературы и до сих пор имеет своих последователей. Например, А. Кушнер, в одной из последних своих работ об Анненском пишет: “Человек Анненского так же, как чеховский герой, не знает окончательных ответов…”. (Кушнер А. “Среди людей, которые не слышат…” // Новый мир. 1997. №12. С. 194.). Однако в последнее время эта точка зрения уже не раз подвергалась и сомнению. Так, полемизируя с Л. Я. Гинзбург, В. В. Мусатов, справедливо замечает: “По своему строю, смысловой направленности, по этике лирика Анненского представляла собою нечто прямо противоположное чеховскому творчеству. А лирический герой его не имел ничего общего с чеховскими интеллигентами. Параллель “Анненский – Чехов” <…> одно из наиболее досадных недоразумений”. (Мусатов В. В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины ХХ века. М.,1998. С. 184 – 194.).

14 Гинзбург Л. Я. Указ. соч. С. 317.

15 Мандельштам О. Собр. соч.: В 4-х тт. Т. 2. М.,1991. С. 225, 252.

16 Мусатов В. В. Указ. соч. С. 442.

– 6. С. 118.

18 Здесь и далее стихотворения и лирические трагедии Анненского цитируются по изданию: Анненский И. Стихотворения и трагедии. Л.,1990. (Б-ка поэта. Большая серия), с указанием страницы в скобках.

19Каминский С. Пессимизм как философская доктрина // Наблюдатель. 1885. Ноябрь. С. 124 – 125.

20 Митрофанов П. П. Иннокентий Анненский // Русская литература ХХ века. 1890 – 1910. В 2-х тт. / Под ред. Проф. С. А. Венгерова. Т. 2. М.,1915. С. 287.

21 Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс,1991. С. 401.

“Книг отражений” в серии “Литературные памятники” А. В. Федоров, комментируя статью “Умирающий Тургенев. Клара Милич” утверждал, что Анненский “имеет в виду не какую-то конкретную брошюру Драгоманова, а его брошюры как характерное чтение студента конца 70-х годов ХIХ века” (КО,585). Позже он же высказал предположение, что в данном случае речь у Анненского может идти о брошюрах М. П. Драгоманова “Внутреннее рабство и борьба за освобождение” (Женева-Базель-Лион,1877) или “До чего довоевались” (Женева,1878) (Анненский. Иннокентий. Избранные произведения. Л.,1988. С. 697). Однако в этот период не меньший общественный резонанс вызвала и брошюра М. П. Драгоманова “Детоубийство, совершаемое русским правительством” (Женева,1877). Более того, гипотетически можно предположить, что строки Анненского из стихотворения “Гармония”: “И чье-то молодое за меня / Кончается в тоске существованье”, вызваны как раз острым переживанием катастрофы народнического движения, повлекшей за собой гибель многих ее участников, средний возраст которых был 18 – 20 лет и многих из которых Анненский по всей видимости знал раньше. Так, помимо Иннокентия, в семье его старшего брата Н. Ф. Анненского воспитывался и другой юноша Ваня Ермолаев, который был участником террористического акта 1881 года против царя.

23 Имеется ввиду Ш. Бодлер.

24Флоровский Георгий, прот. Указ. соч. С. 450.

25 Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. (Историко-литературный сборник). Т. VI. СПб.,1897 – 1904. С. 341.

26 По этому поводу Анненский писал: “Завоевания сравнительного метода с каждым шагом становятся неоспоримее и прочнее…” (Анненский И. Ф. Слово о полку Игореве как художественный памятник Киевской дружинной Руси. Е Барсова. Два тома. М.,1888. // Журнал Министерства Народного Просвещения [Далее по тексту: ЖМНП]. 1888. Апрель. С. 504) или “Сравнительный метод один из самых широких и важных научных методов…” (Анненский И. Grammatyka historyczno-porowniawcza Jezyka polckiego, przez d-ra Antoniego Mateckiego. Lwow. 1879 // ЖМНП. 1883. №3. С. 170 – 179). А в 1905 году в письмах к А. Веселовскому он признавался: “вопросы сравнительной поэтики мне, по некоторым обстоятельствам, теперь особенно интересны…” (Лавров А. В. И. Ф. Анненский в переписке с Александром Веселовским // Русская литература. 1978. №1. С. 176.).

28 Анненский И. Теория поэзии П. Житецкого // ЖМНП. 1899. Июнь. С. 13.

29 РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 168. “Поэтические формы современной чувствительности”, черновой набросок статьи. Л. 1.

30 РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 14. Записная книжка (1898). Л. 60.

31 Там же. Л. 32 – 33.

“Ипполит”, трагедия Еврипида, в переводе Д. Мережковского // Филологическое обозрение. 1893. Том. IV. Кн. 2. С. 187.

– 197.