В вопросах искусства отец был взглядов очень широких. Я, во всяком случае, затруднился <бы> назвать ту школу, к которой он симпатиями своими довлел бы более.
Любовь и всяческая близость к новейшим течениям в литературе и, в частности, к "проклятым", которыми он заинтересовался едва ли не одним из первых в России,247 не мешала ему любить и Чехова, и Куприна, про которого, помню я, как-то, кажется в 1906 г., отец выразился, что это теперь несомненно едва ли не самый интересный писатель из прозаиков.248
Узко в стихах -- отец, конечно, был по симпатиям своим ближе к модернистам, а именно к французам, но здесь опять-таки мы видим по сборнику переводов ("Парнасцы и проклятые"), что не одни "проклятые" были иногда близки его сердцу.
Болезненной любовью он любил Достоевского. Читал он Достоевского и думал над ним много. Целыми, я бы сказал, периодами своей жизни. Неисчерпаемые глубины этого мудреца были для отца как бы постоянной темой.
И чем больше были у отца в такое время расстроены нервы -- тем пристальнее углублялся он в Достоевского.
В периоды каких-ниб<удь> служебных неприятностей или какие-ниб<удь> дни тяжелого состояния духа в связи с личной, частной жизнью -- на ночном столике отца всегда можно было видеть какой-ниб<удь> том Достоевского.
Если когда-ниб<удь> за столом, шутя, отец говорил какую-ниб<удь> "авторскую" фразу и спрашивал -- откуда это? -- мы всегда смело отвечали: "Из Достоевского!" "Ну конечно, -- улыбаясь, кивал головой отец. -- Ну, а откуда именно -- вы, конечно, по невежеству вашему не знаете!" 249
"АПОЛЛОН"
К "Аполлону" отец стоял исключительно близко с самых первых дней зарождения этого, обещавшего быть таким прекрасным, эстетического дела.250
Познакомил Маковского с отцом покойный Гумилев, устроив для встречи маленькое собрание у себя в доме.251
И Маковский, и приехавший вместе с ним Макс. Волошин имели до того времени об И. Ф. Анненском довольно поверхностное представление, и поэтому, конечно, встреча с таким Иннок<ентием> Анненским явилась для них полным сюрпризом.
А отец, как нарочно, в этот вечер был необыкновенно интересен и блестящ. Он так и рассыпал драгоценнейшие блестки и самоцветные камни своего ума, исключительной эрудиции и высокого остроумия. Оба писателя были буквально ошеломлены тем, что они встретили в этом "переводчике Еврипида", -- да нисколько и не скрывали того огромного впечатления, кот<орое> он на них произвел.
<орыми> они беспрестанно обменивались.
Эта встреча сразу же определила отношение отца к зарождающему<ся> журналу и, в частности, связала его с Маковским, ставшим очень скоро частым и милым гостем нашего дома.
Независимо от того интереса, кот<орый> представлял отец как близкий знакомый и собеседник для такого преданного делу искусства эстета, каким был Маковский, С. К., разумеется, не мог не сознавать и того, какой громадной ценностью и для самого "Аполлона" является поставление этого человека свежих неограниченных и почти неиспользованных возможностей во главу Аполлонического списка, где большинство имен были все-таки все тот же "кочевой алфавит" уважаемых и известных имен, уже покрывшихся почетным мохом общепризнанной известности в кругах нового искусства.252
"Аполлон" сильно захватил отца,253 и, вероятно, он с головой ушел бы в эту новую деятельность, если бы не трагическая катастрофа 30-го ноября.
"Аполлона" комфортабельно и стильно обставленная квартира его редакции на тихой набережной Мойки у Певческого моста254 сделалась центром литературно-эстетического Петербурга, причем одной из центральных фигур этого центра, естественно, стал отец.
Очень скоро при "Аполлоне" было организовано Общество ревнителей художествен<ного> слова, учредителями кот<орого> были -- отец, Маковский и Вяч. Иванов, фактически выкристаллизов<ав>шее из себя т<ак> н<азываемую> "Академию Аполлона", куда шла учиться молодая литература, эстеты из лагеря подлинного искусства. Здесь отец взял на себя вопросы философии творчества -- область, столь близкую его сердцу.255
Печатавшаяся с первого No "Аполлона" статья отца "О современном лиризме"256 возникла следующим образом.
"Аполлона" (дело происходило у нас в Царском за обедом) между прочим много говорилось о современной лирике -- ее представителях, ее путях, вехах, достижениях и возможностях, и отец предложил, что он даст по этому поводу обширную статью, которая выяснила бы, т<ак> с<казать>, "ou nous en somme" {Что у нас в итоге (франц.).}257 в эти дни пестрых цветений, неподведенных итогов.
Статья эта должна была делиться на 3 части -- "Они", "Оне" -- и наконец "Оно", т. е. само искусство.
Этой последней части, увы, автору написать уже не пришлось.258
"О современном лиризме", как известно, вызвала много шума и толков в литературных кругах. Одни были от страниц этой статьи в настоящем восторге, среди других некоторые высказанные автором положения вызвали интерес и принципиальные споры по существу, а, напр<имер>, Ф. К. Сологуб -- совершенно неожиданно обиделся самым сериозным образом, причем обратил свою обиду почему-то главным образом на Маковского, заявив, что после такой статьи не исключена возможность даже вызова на дуэль и что он более в "Аполлоне" принимать участия не может.259
"Аполлона" письма С. К. Маковскому, в кот<ором> он, между прочим, подчеркивает, что худа или хороша статья, но она принадлежит лично ему, что все высказанное в ней есть лично его, Анненского, мнение и что никоим образом статья эта не может почитаться статьей "редакционной".260
Дома -- отец всегда занимал<ся>. Самая привычная для домашних поза его -- это склонившись за письменным столом.
-----
Работая у себя за письменным столом всегда, почти все свободное от официальных служебных <занятий> время, -- отец вместе с тем делал это с необыкновенной легкостью и при этом терпеть не мог, чтобы этим занятиям внешне придавалось какое-ниб<удь> особенное значение <...>
"Трудом" свои занятия он мало того, что сам никогда не называл, но очень не любил даже вообще применения в чьих бы то ни было устах этого термина "трудиться" по отношению к его занятиям.
-- Ах, не говорите, пожалуйста, "труд", -- полушутливо, полудосадливо говаривал он, -- не забывайте, что "труд" это проклятие...261
-----
Помню я, между прочим, как возмутился он сопоставлением Бальмонта: "Я литейщик -- формы лью, Я кузнец -- я стих кую".262
-- Какая нелепость: как сметь даже сравнивать! -- пожимал он плечами. Так же легко работал он и свою официальную работу, причем, в частности, про доклады в Ученый комитет шутливо говорил, что их можно писать даже накануне смертной казни.
ДЕРЕВНЯ
Здесь ему было и трудно, и скучно -- чужды были ее интересы и радости, непривычен уклад жизни, скучно без своего письменного стола и возможности в каждую данную минуту взять любую книгу из своей громадной библиотеки. Трудно без привычного европейского комфорта. Впрочем, в этом последнем случае говорил уже не столько избалованный "европеец-горожанин", сколько человек, много зависевший от немощей своего городского тела.
Еще в годы первой молодости, в то<т> далекий и короткий период времени, когда близкие шутливо называли его "lе-jeune tra-ta-ta",263 отец, бывая в деревне, м<ожет> б<ыть> по инерции, но все же в известной мере отдавался течению ее жизни: не прочь был и проехаться верхом, и сходить выкупаться, и побывать со всеми у какого-ниб<удь> нехитрого соседа родственника -- с годами даже и эта "инерция" уже не увлекала отца.
И надо сказать по совести, что действительно к фону смоленских наших полей уж очень не подходила эта типично городская фигура.
<удь> за пределы усадьбы отца вытащить было довольно трудно. Прогулки в большинстве случаев ограничивались дорожками сада, а то и еще лучше -- креслом, вынесенным на солнечную лужайку цветника перед балконом, в котором он помещался, если его просили "посидеть со всеми", в шляпе, с палкой в руке и уже с утра облеченный в тугой крахмал.
Кстати, отец терпеть не мог и никогда не носил никаких мягких рубашек, белье признавал только туго накрахмаленным и по-старинному с тугою грудью, -- шутя между прочим, что он даже и спать был бы не прочь в крахмальной рубашке, называл все эти мягкие воротнички "распущенными". Не признавал он и никакой другой одежды, кроме общеевропейской, полусерьезно-полушутливо возмущаясь, если кто-ниб<удь> из близких надевал т. н. "русское платье", и называя поддевку не иначе, как кучерский кафтан, а русскую рубаш<ку> -- "эта... сорочка".
И в то же время я очень затруднился бы сказать, что "деревня" совершенно не задевала его.
Нет, этот "европеец", этот утонченный "печальный сын больного поколенья",264 влюбленный в запахи и шорохи увядающих лилий и говоривший отточенные парадоксы об "искусственности", отравленный сладким ядом "проклятых" поэтов и не боявшийся сказать -- "мне нравится природа, похожая на декорацию",265 "деревню", чувствовал тонко и остро, умея здесь и видеть и слышать так, как немногие из русских поэтов. Для яркого подтверждения сказанного было бы достаточно хотя бы пересмотреть те стихи Анненского, кот<орые> навеяны "глубиной России".
Сложная и многогранная душа "Иннокентия Анненского" все же была именно русской душой, всеми тончайшими нитями своими связанная со своей родиной, которую он любил верной, твердой и скорбной любовью.
-----
И в деревне, как и в городе, отец, большую часть дня просидев за письменным столом со своими книгами, иногда, {У Кривича: причем иногда} хотя и достаточно редко, устраивался со своими занятиями в саду или на балконе.
Одним летом, когда у нас в деревне строили новый дом, отец прилюбил уходить во время перерывов работы заниматься туда и устраивался с каким-нибудь маленьким столиком в одной из недостроенных комнат.
Про эти занятия, между прочим, говорится в стихотв<орении> "Под новой крышей" (Тихие песни, стр. <26>).266
"усадьба" -- почти не бывала его темою: глаза поэта "во глубину России" смотрели глубже и шире. Кажется, только раз он взял ее в качестве темы, это -- "Старая усадьба" (Кипарисовый ларец, стр. <58>).267
Навеяны эти стихи одной из типичнейших забытых усадеб, -- расположенной на Бельско-Ржевском большаке, сравнительно недалеко от г. Белого, с<ель>цом Подвойским, кот<орое>, если не ошибаюсь, принадлежало некогда роду Боратынских.
Именно этот печальный угол имел в виду отец, как он мне говорил, когда писал свою "Старую усадьбу".
"Подвойское" уже веет что-то жуткое, -- сказал он однажды при разговоре на эту тему...