И. Ф. АННЕНСКИЙ - А. В. БОРОДИНОЙ
<Август 1900>
Дорогая Анна Владимировна!
Я с большой радостью прочел вчера Ваше письмо. Я люблю Ваши письма. Они, точно Ваши глаза - грустно-ласковые. Прочитаешь письмо, - такое оно серьезное, определенное, а между тем что-то в нем светится, точно звезда, та звезда, которую математик никогда не отнимет у поэта. Я люблю в Ваших письмах, как в Ваших глазах, даже ту занавесь, которую в них всегда чувствуешь: "дальше не ходи, дальше не старайся даже угадывать". Кузина, милая, согласитесь, что моя параллель (звезды, однако, настраивают меня математически) между письмами, глазами и звездами справедлива во многом. Но если даже я ошибаюсь, бога ради не складывайте губ в презрительное и строгое: "quelle platitude!" {Какая безвкусица (фр.).}, потому что я чувствую то, что пишу.
<имер>, что мы официально обязываемся выгонять всех, не явившихся в класс к началу занятий, через три дня после начала, без уважительной причины. Вы знаете, что я должен отказать в приеме 50 человекам, из которых человек 20 (!) я обнадежил. Ну... бросим это. Словом, я получил Ваше письмо после тяжелого и долгого объяснения с Сониным {1}, из которого я вынес чувство холодного презрения к самому себе, - кажется, это было самое определенное из вынесенных мною чувств... Вы понимаете, отчего Ваше письмо, хотя оно и говорит немного об учебных планах, - но своей иной атмосферой, своим нежным ароматом женской души было таким бальзамом для моего сердца.
Если Вы читали когда-нибудь пародии Добролюбова, то, может быть, примените ко мне, по этому случаю, его знаменитое
Мы сознали: в грязной луже
Мы давно стоим,
И чем далее, тем хуже
Вы спросите меня: "Зачем Вы не уйдете?" О, сколько я думал об этом... Сколько я об этом мечтал... Может быть, это было бы и не так трудно... Но знаете, как Вы думаете серьезно? Имеет ли нравственное право убежденный защитник классицизма бросить его знамя в такой момент, когда оно со всех сторон окружено злыми неприятелями? Бежать не будет стыдно? И вот мое сердце, моя мысль, моя воля, весь я разрываюсь между двумя решениями. Речь не о том, что легче, от чего сердце дольше будет исходить кровью, вопрос о том, что благороднее? что менее подло? чтоб выразиться точнее, какое уж благородство в службе!
Я исписал уже целый лист и не написал ничего в ответ на Ваши вопросы. Все, что Вам надо знать относительно Саши {3} и его ученья, будет в точности Вам сообщено со всеми переменами в учебном плане, которые должны скоро последовать; если нужно, то и книги, конечно, вышлются. Вы спрашиваете о Дине {4}. Я в Царском один и, вероятно, до октября. Она в настоящую минуту, вероятно, у себя в Сливицком {5} с нашим любимым внуком {6}, который заболел бронхитом. Из Сливицкого она поедет в Каменец (Смоленская губ<ерния>. Почтово-телеграфная станция Волочек, Платону Петровичу Хмара-Барщевскому, для передачи...). Потом, вероятно, она опять вернется в Сливицкое, где строит дом (Смоленской губ<ернии> город Белый, такой-то в Сливицком). Чисел и сроков для переездов она, конечно, и сама определить не может, особенно теперь, с больным ребенком на руках. Но письмо не пропадет. Валентин {7} мой в Каменце, очень веселится - он всегда умеет создать себе атмосферу веселости. Вы спрашивали еще обо мне. Я совершил поездку по Волге, до Астрахани; было страшно жарко: температура доходила до 30o в тени. Два дня я пролежал на пароходе в какой-то сквернейшей астраханской лихорадке. Тем не менее я, что называется, освежился. Ничего не делал. Одну ночь вспоминаю с удовольствием, это, когда мы плыли из Царицына в Астрахань. Это было волшебное небо, полная луна, золотая, а другая в воде серебряная; даль серебряная, вода, небо, блеск, тишина... Звезды, как у нас бывают только зимой, большие, яркие. После Волги был неделю в Смоленской губ., потом две недели в Финляндии, любовался Иматрой, Сайменским озером. Теперь любуюсь гимназией и собой в качестве ее директора.
Напишите мне, пожалуйста, и поцелуйте за меня Ваших детей. Простите за мое бессвязное письмо. На прощанье хотите стихи? Не мои, а переведенные мною из Sully-Prudhomme {8}.
L'ideаl
Средь ярких звезд и ласковых планет
Горит луна. А здесь, на поле бледном,
Я полон грез о той, которой нет.
Я полон грез о той, чья за туманом
Но чьим лучом, земле обетованным,
Иных людей насытятся глаза,
Когда бледней и чище звезд эфира
Она взойдет средь чуждых ей светил,
Расскажет ей, что я ее любил.
Вы не любите стихов, я знаю. Но я Вам пишу эти, потому что Вы любите звезды. Кроме того, поэзия Прюдома так астральна, что он должна Вам нравиться.
Простите, кончаю. Дайте руку! Ваш И. Анненский.
Примечания
<Август 1900>
1 Сонин Николай Яковлевич - профессор, математик, с 1899 г. попечитель Санктпетербургского учебного округа.
2 Мы сознали: в грязной луже... - 1-я строфа стихотворения Н. А. Добролюбова "Современный хор" (из цикла "Мотивы современной русской поэзии", 1862). Цитата приведена неточно. У Добролюбова: "Слава нам! В поганой луже...".
3 Саша - См. прим. 3 к предыдущему письму.
5 Сливицкое - имение сыновей Н. В. Анненской.
6... с нашим любимым внуком... - Имеется в виду Валентин Платонович Хмара-Барщевский.
8 Прюдом Сюлли (псевдоним Рене-Франсуа-Армана Прюдома, 1839-1907). - Поэт, принадлежавший к "парнасской школе". Перевод стихотворения "Идеал" (впервые: Тп, 1904).