Поиск по творчеству и критике
Cлово "CONSIDERABLE"
Входимость: 1. Размер: 71кб.
Входимость: 1. Размер: 8кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 71кб.
Часть текста: Слово остается для нас явлением низшего порядка, которое живет исключительно отраженным светом; ему дозволяется, положим, побрякивать в стишках, но этим и должна исчерпываться его музыкальная потенция. Если в стихах дозволительны и даже желательны украшения, то все же, помня свой литературный ранг, они должны оставлять идею легко переводимою на обыденный, служилый волапюк, который почему-то считается привилегированным выразителем мира, не корреспондирующего с внешним непосредственно. И главное при этом - ранжир и нивелировка. Для науки все богатство, вся гибкость нашего духовного мира; здравый смысл может уверять, что земля неподвижна - наука ему не поверит; для слова же, т. е. поэзии, за глаза довольно и здравого смысла - здесь он верховный судья, и решения его никакому обжалованью не подлежат. Поэтическое слово не смеет быть той капризной струей крови, которая греет и розовит мою руку: оно должно быть той рукавицей, которая напяливается на все ручные кисти, не подходя ни к одной. Вы чувствуете, что горячая струя, питая руку, напишет тонкую поэму, нет, - надевайте непременно рукавицу, потому что в ней можно писать только аршинными буквами, которые будут видны всем, пусть в них и не будет видно вашего почерка, т. е. вашего я. Если хотите, то невозбранно и сознательно-сильной красоты у нас могло достигнуть одно церковнославянское слово, может быть, потому, что его выразительность и сила были нам так или иначе нужны, и их погладила даже львиная лапа Петра {1}. Слово гражданское сразу попало в отделку голландским шкиперам и стало уделом школы и канцелярии, которые и наложили на него печать безответной служилости. В дальнейшей истории, благодаря официально-городскому характеру нашей словесности и железной централизации, книжная речь мало-помалу лишалась животворного влияния местных элементов и вообще слов чисто народных, как подлых. Еще Белинскому ничего не говорила народная поэзия {2}, да и с тех-то пор...
Входимость: 1. Размер: 8кб.
Часть текста: отдает десять страниц «характеристике» Анания Яковлева из «Горькой судьбины», а захочет, — и выкрикнет: — «Сумасшедший это, или это он, вы, я? Почем я знаю? Оставьте меня. Я хочу думать. Я хочу быть один» (стр. 37). Капризен очень г. Анненский. Трудно с ним будет г. А. Б. из «Мира Божьего». Кто он, — декадент, толстовец, член партии правого порядка? А темы г. Анненского! — Музыкален ли гений Толстого? — Как отразилась болезнь Тургенева на его «Кларе Милич»? — Параллель между королем Лиром и гоголевским «Носом». — Виньетка на серой бумаге к «Двойнику» Достоевского. — Красочные, отвлеченные, оксиморные и перепевные сочетания у К. Д. Бальмонта. Воистину Промефей — этот г. Анненский. И рад он этому и кокетничает этим. II Книга его — интимнейшее создание в области русской критики. Это даже не книга, а листки из записной книжки, записки из подполья. И. Ф. Анненский — это так необычно в русской критике! — ничего не доказывает, ни с чем не спорит, ни с кем не полемизирует. Он просто отмечает на полях любимых книг свои впечатления, свои мечты, свои догадки, свои заветнейшие, порою неуловимые мысли — мысли подпольного человека. — «Я человек больной, я злой человек, — всякой своей строкой говорит он, -непривлекательный я человек. Думаю, что у него «болит печень». Очень болит. В книжке своей он пишет только о любимых своих писателях, но посмотрите, как терзает он этих любимых. Как радуется, как потирает он руки, открывая, например, что светлая повесть о Кларе Милич порождена предсмертными страданиями и что в муках зачат развеселый гоголевский...