Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "J"
Список лучших слов
Несколько случайно найденных страниц
Входимость: 1. Размер: 8кб.
Часть текста: с ее мелькающими в окнах свечами, завываниями ветра в трубе, кашляющими и умирающими на сцене» (стр. 83). Захочет — и, на зависть Скабичевскому, отдает десять страниц «характеристике» Анания Яковлева из «Горькой судьбины», а захочет, — и выкрикнет: — «Сумасшедший это, или это он, вы, я? Почем я знаю? Оставьте меня. Я хочу думать. Я хочу быть один» (стр. 37). Капризен очень г. Анненский. Трудно с ним будет г. А. Б. из «Мира Божьего». Кто он, — декадент, толстовец, член партии правого порядка? А темы г. Анненского! — Музыкален ли гений Толстого? — Как отразилась болезнь Тургенева на его «Кларе Милич»? — Параллель между королем Лиром и гоголевским «Носом». — Виньетка на серой бумаге к «Двойнику» Достоевского. — Красочные, отвлеченные, оксиморные и перепевные сочетания у К. Д. Бальмонта. Воистину Промефей — этот г. Анненский. И рад он этому и кокетничает этим. II Книга его — интимнейшее создание в области русской критики. Это даже не книга, а листки из записной книжки, записки из подполья. И. Ф. Анненский — это так необычно в русской критике! — ничего не доказывает, ни с чем не спорит, ни с кем не полемизирует. Он просто отмечает на полях любимых книг свои впечатления, свои мечты, свои догадки, свои заветнейшие, порою неуловимые мысли — мысли подпольного человека. — «Я человек больной, я злой человек, — всякой своей строкой говорит он, -непривлекательный я человек. Думаю, что у него «болит печень». Очень болит. В книжке своей он пишет только о любимых своих писателях, но посмотрите, как терзает он этих любимых. Как радуется, как потирает он руки, открывая, например, что светлая повесть о Кларе Милич...
Входимость: 1. Размер: 71кб.
Часть текста: нами и на слово - исконного слугу мысли. Слово остается для нас явлением низшего порядка, которое живет исключительно отраженным светом; ему дозволяется, положим, побрякивать в стишках, но этим и должна исчерпываться его музыкальная потенция. Если в стихах дозволительны и даже желательны украшения, то все же, помня свой литературный ранг, они должны оставлять идею легко переводимою на обыденный, служилый волапюк, который почему-то считается привилегированным выразителем мира, не корреспондирующего с внешним непосредственно. И главное при этом - ранжир и нивелировка. Для науки все богатство, вся гибкость нашего духовного мира; здравый смысл может уверять, что земля неподвижна - наука ему не поверит; для слова же, т. е. поэзии, за глаза довольно и здравого смысла - здесь он верховный судья, и решения его никакому обжалованью не подлежат. Поэтическое слово не смеет быть той капризной струей крови, которая греет и розовит мою руку: оно должно быть той рукавицей, которая напяливается на все ручные кисти, не подходя ни к одной. Вы чувствуете, что горячая струя, питая руку, напишет тонкую поэму, нет, - надевайте непременно рукавицу, потому что в ней можно писать только аршинными буквами, которые будут видны всем, пусть в них и не будет видно вашего почерка, т. е. вашего я. Если хотите, то невозбранно и сознательно-сильной красоты у нас могло достигнуть одно церковнославянское слово, может быть, потому, что его...
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Часть текста: австрийцам. Представь себе дождь, холод, ночь — глаз выколи, на станции, где поезд стоит две минуты, нас втискивают в вагон 3-го класса, он битком буквально набит жидами, да какими: они здесь с пейсами, наглые, запах такой, что я взвыл. Говорю кондуктору (похожему на офицера): «здесь нет мест». Он меня во второй класс: здесь было хоть и тесно, и тоже жиды были, но лучше. Дал я ему за это удовольствие 75 крейцеров, то е<сть> 55 коп., и прекрасно доехал до Вены. Приезжаем: дождь, ветер, 12°, однако все-таки, пользуясь светлыми промежутками, мы рыскаем весь день до 12 час<ов> ночи. Вена подавляет своими зданиями: думаешь — это дворец, а это отель. Особенно мне понравился старинный (13 века) собор Св<ятого> Стефана 3 в готич<еском> стиле с ажурными высочайшими башнями и крышей, которая точно вышита бисером. Внутри множество капелл — свету почти нет: он проходит скупо в окна, хотя огромные, но сплошь расписанные по стеклу арабесками и сценами на библейские сюжеты; то там, то сям служат, цветы, свечи, молящиеся фигуры в темных нишах у решеток, звон колокольчиков, и все-таки церковь так велика, что кажется тихо. Видел вчера...
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Часть текста: но здесь опять-таки мы видим по сборнику переводов ("Парнасцы и проклятые"), что не одни "проклятые" были иногда близки его сердцу. Болезненной любовью он любил Достоевского. Читал он Достоевского и думал над ним много. Целыми, я бы сказал, периодами своей жизни. Неисчерпаемые глубины этого мудреца были для отца как бы постоянной темой. И чем больше были у отца в такое время расстроены нервы -- тем пристальнее углублялся он в Достоевского. В периоды каких-ниб<удь> служебных неприятностей или какие-ниб<удь> дни тяжелого состояния духа в связи с личной, частной жизнью -- на ночном столике отца всегда можно было видеть какой-ниб<удь> том Достоевского. Если когда-ниб<удь> за столом, шутя, отец говорил какую-ниб<удь> "авторскую" фразу и спрашивал -- откуда это? -- мы всегда смело отвечали: "Из Достоевского!" "Ну конечно, -- улыбаясь, кивал головой отец. -- Ну, а откуда именно -- вы, конечно, по невежеству вашему не знаете!" 249 "АПОЛЛОН" К "Аполлону" отец стоял исключительно близко с самых первых дней зарождения этого, обещавшего быть таким прекрасным, эстетического дела. 250 Познакомил Маковского с отцом покойный Гумилев, устроив для встречи маленькое собрание у себя в доме. 251 И Маковский, и приехавший вместе с ним Макс. Волошин имели до того времени об И. Ф. Анненском довольно поверхностное представление, и поэтому, конечно, встреча с таким Иннок<ентием> Анненским явилась для них полным сюрпризом. А отец, как нарочно, в этот вечер был необыкновенно интересен и блестящ. Он так и рассыпал драгоценнейшие блестки и самоцветные камни своего ума, исключительной эрудиции и высокого остроумия. Оба писателя были буквально ошеломлены тем, что они встретили в этом "переводчике Еврипида", -- да нисколько и не скрывали того огромного впечатления, кот<орое> он на них произвел. Помню я те откровенно восхищенные...