Поиск по творчеству и критике
Cлово "SERA"
Входимость: 2. Размер: 77кб.
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Входимость: 1. Размер: 20кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 77кб.
Часть текста: К дом<ашней> жизни К ДОМ<АШНЕЙ> ЖИЗНИ ЭКСПРОМТЫ Владея стихом так, как он им владел, отец иногда не прочь был и пошутить стихами. Иногда, между прочим, эти стихотворные улыбки в шутливой форме разрешали очень интересные построительные задачи, как напр<имер> хотя бы "Перебой ритма" с его переносом слогов из строки в ст<р>оку, 268 -- иногда это была просто грациозная шутка, иногда колкий экспромт, -- но каждая из этих шуток была и свежа и остроумна. Один чрезвычайно острый экспромт запомнился мне еще из ранних лет моего детства. Это были 4 строки, сказанные одному небольшому поэту 80-х годов, который довольно значительное количество своих стихов помещал в двух распространенных тогда журналах: в "Вазе" и в "Ниве". Насколько помню, он непременно желал услышать от отца несколько слов по своему адресу -- и услышал: Даюсь я NN диву, Как мог твой гений сразу: И унавозить "Ниву" И переполнить "Вазу". 269 Не знаю уж, оценил ли поэт действительную заостренность этого экспромта, -- но, кажется, как я слышал, он на шутку эту очень обиделся. Когда начинался "Сев<ерный> курьер" кн<язя> В. В. Барятинского в сотруднич<естве> с Арабажиным, 270 то покойный Мордовцев 271 ассигновал для первого No этой газеты рассказ "Гадюка". Кажется, по малорусско<му> поверью, гадюка приносит дому не то какую-то удачу, не то вообще "счастье". Почему-то...
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Часть текста: Guigno Domenico sera 1 Милая Диночка! Вот три дня, как я в Венеции. Целый день, т<о> е<сть> утро, бегаем по музеям или церквам, а вечер проводим в саду, слушая музыку, или на Piazza 2 . Piazza — это центральное и аристократическое место Венеции: здесь лучшие магазины, самая нарядная публика. У пьяццетты, которая идёт к лагуне, толпятся гондолы с самыми назойливыми людьми в мире — гондольерами. Я не буду тебе описывать храмов, музеев, картин, а расскажу лучше, как мы проводим день. Встаем рано, в 7, 7½ уже на ногах, идем в какой-нибудь кафе, и я пью чашку черного кофе. Когда я первый раз спросил лакея, нет ли цикория там, он даже обиделся. Здесь подходит цветочница, покупаешь букетик, прочитываешь местную газету. Затем музеи и церкви. Неловкое положение туриста. Входишь в церковь; тут в разных углах молятся — больше женщины, стоя на коленях, патер служит, какие-то церковные мальчики звонят и приседают, а мы ходим среди этих украшенных цветами алтарей, около этих исповедальных будочек, около этих потемневших распятий, среди верующих, надеющихся, молящихся, — мы ходим с каталогом, записной книжкой, чуждые всему этому миру, гоняясь за именем какого-нибудь Тициана 3 . В общем, жизнь туриста мне не особенно нравится: воспринимаешь слишком много впечатлений, может быть, даже больше, чем надо. В общем, пестрота и утомление. Но вернусь к прежнему. Набегавшись часам к 4-5, идем в какой-нибудь скромный ресторан. Тут кормят плоховато, но сытно и дешево. На первое...
Входимость: 1. Размер: 20кб.
Часть текста: страстностью готов жить решительно за всех, - поэзия, говорю я, есть в сущности самое яркое отрицание подлинного страдания и жгучего сострадания. Мука не может жить за других, да еще призрачно, потому что сама она вся - тупость, вся - непосредственность минуты: она стонет, скрежещет, она проклинает и иногда покоряется, но всегда только с неделимою и с несообщаемой подлинностью. Состраданию тоже не до слов. Сострадание не грезит Прометеем на скале: оно должно молча разматывать бинты, пока долото хирурга долбит бледному ребенку его испорченные кости. И нигде трагическая роль поэзии не обнаруживается с такой яркостью, как именно в изображениях муки. Ведь поэт влюблен в жизнь, ведь он хотел бы разлиться в мире, ведь он воображает, что он и точно стал этим миром, и все это - только иллюзия. Не поэт стал жизнью, - наоборот, жизнь принизилась, сузилась до него, так часто смешная и даже нелепая, если сравнишь ее с настоящею. И вот там, где поэт чувствует, как ему кажется, только чужую муку, на деле красуется и расцветает лишь один безысходный эгоизм, пусть ни для кого не обидный и даже всех утешающий эгоизм, но столь же чуждый истинному, действенному состраданию, как и его тупой и сытый собрат. Идея смерти тоже всегда привлекала к себе поэтов. И на это есть, по-моему, серьезная психологическая причина, даже две причины. Дело в том, что страх человека перед смертью глубоко эгоистичен, и уж этим одним он интимно близок поэзии. С другой стороны, идея смерти привлекательна для поэта простором, который она дает фантазии. Реми де Гурмон {1} давно уже заметил, что наш интеллект никак не может привыкнуть к обобщению идеи смерти с тою, которая, казалось бы, особенно ей близка, т. е. с идеей небытия (du neant). Здесь поэзия является именно одною из сил, которые властно поддерживают эту разобщенность. Дело в том, что поэт влюблен в жизнь, и таким образом смерть для него лишь одна из форм этой многообразной...